- Давай договоримся.
Кромвель через силу выплюнул эти слова, почти физически ударившие по зубам. Бездна лениво плескалась под ногами, почти касаясь чернотой носков ботинок; Адам смотрел мимо неё, на серую воду зимнего моря у Ли-он-Си, и не чувствовал ровным счётом ничего. Магия не спешила возвращаться. Шестерёнки цеплялись одна за другую, но ничего не происходило. Магическая машина стояла. Что-то внутри глухо ныло, но недостаточно сильно, чтобы занимать все мысли.
- Давай договоримся, чёрт.
Он пнул случайный камешек в жесте, в котором мешались раздражение и отчаяние; камешек прокатился по Бездне, закрывающей землю, не взаимодействуя с ней, не оказываясь втянутым в дела и пути чёрной мазутной жижи, которая равнодушно проследила за ним и вернулась взглядом к Адаму. Он чувствовал, как слепые глаза изучающе ощупывают его, так, словно не видели тысячу раз до этого.
В четыре утра было холодно, и предутренний мороз пробирался под распахнутое пальто, под рубашку, под кожу и кости. Он не был дома с момента допроса. Сейчас дома не было ничего, к чему стоило бы возвращаться.

Первые несколько лет его подстёгивало чувство ответственности. Осознания собственной причастности к происходящему, вины, необходимости оправдаться. Пять лет Эвис находилась под его опекой, не имея к нему непосредственного отношения по документам. Долго была всего лишь дочерью погибшего друга, бременем, которое он полудобровольно взвалил на свои плечи в качестве извинения, грузом, который так часто хотелось сбросить. Из него никогда не должно было выйти хорошего отца. Из него и не вышло.
Кромвель подобрал под себя ноги, и растянулся спиной на холодной скамейке, глядя в низкое свинцовое небо. Бездна, воспользовавшись шансом, тут же разлилась по всему пространству под скамейкой. Адам не обращал на неё внимания.

Если бы можно было начать всё сначала, он бы не стал забирать Эвис. Это было слишком радикальным поворотом её собственной судьбы, слишком серьёзным вмешательством в ход событий, и слишком рискованным предприятияем, отдавать ребёнка в руки живого мертвеца, плотно завязшего в криминале, не имеющего никакого контроля над собственной судьбой.

Сейчас дело облегчало то, что он не помнил.
Не помнил ничего из того, что добавляло бессонных ночей.
Не было Бруни, Шартьё, Мурджи. Не было Палермо, не было скитаний без угла, не было десятка имён.
Сейчас он даже сам не мог точно ответить, что именно привело его в Ли-он-Си. Какие-то инстинкты, отголоски старой памяти, пробивающиеся сквозь поставленную Стриклендом заплатку. Что-то гнало, что-то не давало успокоиться.
Что-то толкало на новые сделки с Бездной.

Он свесил правую руку, и чернота с готовностью мазнула по запястью.

Великое ничто снова принимало его с распростёртыми объятиями, сдавливало в них до хруста костей, но в этот раз оно было иначе. Чёрные волны Бездны милостиво обходили запертую часть сознания, оставали свои следы на ней, но не касались перевороченных воспоминаний; настоящее прошлое было плотно придавлено прессом искусно созданных иллюзий, заменявших реальность, подменявших её тщательно подобранными картинками. Бездна играла по правилам Стрикленда.
В вечной темноте Кромвель снова был глух, слеп и беспомощен. Череда пляшущих образов растворялась под давлением чего-то изнутри, таяла под упрямым равнодушием, и неохотно отступала, не в силах пробиться сквозь ту границу, которую невольно создали опущенные руки. В этот раз у Бездны не было нужды отбирать всё - она прекрасно знала, о чём именно хотел с ней договориться Кромвель.
Что-то ледяное и острое, как скальпель, прижалось к правой щеке; он попытался было поднять руку, чтобы удержать, оттолкнуть, или отшатнуться самому, но Бездна крепко удерживала запястья - правила Стрикленда мешались с её собственными, и ничего не проходило бесследно. Холодные иглы прошлись по виску, впиваясь в кожу, и мазутные когти с размаху полоснули по лицу.
Он кричал бы, если бы мог. Но это было частью сделки.

Когда он снова открыл глаза, в лёгких не хватало воздуха, а в глазах стояла чёрная пелена. Кромвель резко сел, закашлявшись, наощупь нашаривая спинку скамейки; пальцы сжали окрашенное дерево, и он цеплялся за него, как утопающий за соломинку, пока зрение медленно возвращалась, перестраиваясь под реальный мир, оставляя холодную пустоту Бездны позади. Адам коснулся лица дрогнувшей рукой - милостивая Бездна не оставила никаких следов, исполосовав всё исключительно изнутри. Так, чтобы шрамы и уродства были видны только ему самому. Он прижался щекой к спинке, неловко и неудобно сгибаясь, подтягивая колени к груди; левый глаз непривычно замечал кончик носа, а всё, что было по правую сторону, представляло собой непроходимую чёрную стену Бездны. Кромвель точно помнил, что справа был фонарь: он медленно повернул голову, чтобы увидеть его. Картинка плыла и шаталась, кусочки паззла медленно вставали на свои места, но одно оставалось неизменным - правый глаз упорно не видел ничего, кроме Бездны. И она ухмылялась в ответ.