Насколько все было…кончено? Это ощущение, будто вся его жизнь отравлена – неужели оно будет с ним до самого последнего дня?
Цветные отсветы на синеющем в рассвете асфальте. Редкие автомобили, торопливо пересекающие улицу. Мигание светофоров, мигание рекламных баннеров, мигание огоньков, опоясывающих спящие витрины. Темный парк, как глухой лес из рассказов Диккенса, смотрящий на одиноко стоящего мальчишку. В его руках потрепанный и наскоро зашитый рюкзак, и сам он, всклокоченный, нашел место у фонарного столба чуть поодаль от остановки. Он ждет автобуса, чтобы добраться до школы, или, может, ждет автобуса, чтобы прогулять ее в каком-нибудь кинотеатре, начав уикэнд на день раньше. Он выглядит подавленным или чрезмерно возбужденным, а может все вместе, но его нервная система явно дает сбой: это видно по тому, как его пальцы терзают лямку рюкзака, пока сам он в задумчивости смотрит на проезжую часть.
Оно ведь будет с ним до самого последнего дня?
Фрэнсис вдруг отмирает и, поведя носом, осматривает проезжающую мимо машину. На остановке стоит пара человек, и одна из них ему будто бы смутно знакома. Мозг тяжело соображает после недавнего происшествия. Сон почти не идет. И как он раньше спал по четыре часа в сутки? Он смущенно улыбается, глядя на женщину, имени которой не знает, а после прячется в капюшоне и ныряет назад в свою черепную коробку.
Это ощущение.
Нечто черное и липкое, обнявшее его в тот день, двадцатого января. Нечто похожее на дым, въевшееся в его кожу, позавчера, двадцать восьмого февраля. Фрэнсису слишком тяжело отделаться от ощущения, будто его тело все еще находится в чьей-то власти. В своей голове он будто медленно отрекался от него, начинал воспринимать его как нечто отдельное от себя. Оно ему не нравилось. Он сам себе больше не нравится. Привычная черная масса клубится у водостока и тянется вдоль бордюра, заворачивая затем за угол. Фрэнсис больше не видит крыс, не отступавших от него последние два месяца. Фрэнсис, впрочем, теперь много чего не видит. Отказавшись от колдовства, он потерял всех друзей. В его душе еще зрела тревога за Мэт, но он не решался вновь призвать ее. Рядом с ним остался только…Джерри? Джерри, который теперь подвергался опасности из-за того, что Фрэнсис больше не контролировал магию.
У него ничего не осталось. Почему-то слезы жалости больше не пытались выйти наружу. Фрэнсис просто…жил, и чем дальше шел, тем больше понимал, что это движение не вперед, а вертикально вниз. В этом больше не было никакого смысла, ни в том, чтобы жить как часовой бомбе, опасной для окружающих, ни в том, чтобы просто продолжать вздымать грудную клетку на вдохе. Фрэнсис шумно втянул носом прохладный воздух и закашлялся. Больно. Болело все.
Он как-то…потерялся. Один шаг перерастает в бег, и он успевает добраться до второй полосы прежде, чем ощущения удара разрывают его пополам.

Невнятный калейдоскоп пролетающих перед глазами картинок заставляет его опустить опухшие веки. Он столько плакал за последние три дня, что влаги в его организме, должно быть, уже не хватает. Больно. Ресницы дрожат, и он распахивает глаза. Небо – серо-синее, светлеющее в приближающемся мартовском утре, – кружащая над ним стая птиц, издающая тихие вопли на своем языке. Или это кричит кто-то здесь, на земле? Картинка расплывается, и Фрэнсис вновь закрывает глаза.
Тело наконец пришло в равновесие с душой. Целиком, от разбитой головы с окрашенными кровью волосами до ног, которыми он не может пошевелить из-за раздробленного таза и горячими волнами отзывающегося позвоночника, оно превращается в сплошную беспроглядную боль. В тоскливую безнадежность. Холодно. Ему всегда холодно – теперь, когда Бездна дала ему выбросить из себя море магического огня. Больно и холодно, холодно и больно, неразрывные циклы, как кольца, опоясывающие Сатурн. В какой-то момент поэтические облака рассеиваются, и Фрэнсис резко возвращается в реальность – туда, где он распластавшийся по мокрому асфальту ребенок, изломанный, точно сельский городок после урагана. Горловой кашель срывается с его губ, и он протяжно хрипит, рефлекторно пытаясь вдохнуть. Кровь проникает в его легкие вместе с воздухом, заставляя его ощущать себя тонущим. Его ноги неподвижны, хотя он пытается и пытается, и пытается. Над ним склоняется женщина, и он вперяет в нее бессмысленный взгляд. Кто-то знакомый. Зрачки расползаются на радужку; дрожа, Фрэнсис всем своим существом выражает страх, тот, первобытный, как у всех существ, понимающих, что последние песчинки падают на стеклянное дно часов.
Он подвел себя. Он подвел Джерри, которому обещал держаться. Своего маленького адвоката, носящего на себе точно такой же отпечаток. Джерри был сильным. Джерри шутил, когда умирал. Фрэнсис смотрит на женщину и понимает, что ему не хочется шутить. Ему не хочется и того смирения, которое обещало его спасти. Бездна собирается вокруг, как трясина, прилепляясь к его одежде, оплетая его буйную голову. Холодно. Это именно то, чего она хотела от него – почему-то он понял это только сейчас. Она делала все, чтобы он не оставил целым свое горло, чтобы он захотел изорвать свое тело в клочья, чтобы. Он тяжело вдыхает, и грудная клетка спазмируется, не давая ему толком выдохнуть. Почему умирать так тяжело? Возможно, потому что когда шаг совершен, ты наконец начинаешь цепляться за жизнь? Может, ради этого все и затевалось?
- Джерри, - он пытается повернуть голову, не помня, где он и кто он. Он хочет бежать, или идти, или ползти, но его тело – лишь бесконечно мучительно болящий комок, а воля погружена в пучину горя. Женщина говорит ему что-то, и он смотрит на нее, хотя почти ничего не видит. – Мама?
К его рту прижимается что-то теплое,  и Фрэнсис послушно втягивает жидкость губами. У нее вкус крови – это потому что он сам истекает кровью? Он жадно пьет, просто потому что ему сказали. Боль не отступает.
Отступает темнота. Он отчетливо ощущает, как что-то глухо падает рядом с ним, и делает первый глубокий вдох. Работает. Его тело – работает. Перевернувшись на бок, он сгибается, пытаясь удержать в себе кровавую рвоту, и цепляется ногтями за асфальт. Его ноги неловко загребают, пытаясь найти опору. Двигаются.
Больно. Все также больно, будто с него живьем содрали кожу, будто через мышцы органы пытаются выпасть. Разложиться. Что угодно, но все тело ноет и горит, и Фрэнсис всхлипывает, воя сквозь зубы. Женщина прямо перед ним, ее пустой взгляд сталкивается с его, или ему так кажется. Ей нужна помощь. Ему нужна помощь. Вокруг толпятся люди, но для Фрэнсиса будто нет никого, будто вокруг не город, а выжженная пустыня. Он приподнимается и ползет к отлетевшему рюкзаку. Его пытаются останавливать, но он упорен, и пока собачка на молнии не поддается, и в его руки не попадает телефон, он не успокаивается. Когда фото Джерри отображается в телефонной книге, Фрэнсиса резко обжигает чувством вины. Нет, он…Горько усмехнувшись, Фрэнсис ищет номер единственного человеческого врача, которого знал. Длинные гудки на номер Райана Кэмпбелла.