Эван, кажется, влюблялся.
Эван, кажется, давно влюбился, но позволял себе признавать это только сейчас, когда не мог игнорировать ту всепоглощающую издевательскую нежность, с которой Адам вжимал его в матрас. От подчеркнуто мягких и медленных движений, прикосновений и ласк Эван терял голову, едва не всхлипывая от переполнявших его чувств. Он притягивал Адама в поцелуи за загривок и обвивал руками за шею, прижимаясь щекой, выгибаясь, подставляясь навстречу всем телом.
Адам опять спутал ему все планы, но он так этому обрадовался, что отпустил грех сразу и заочно. Нельзя было не, когда к нему пришли в расстегнутом уже пиджаке, с вином и с таким очевидным голодом во взгляде. Эван убрал вино в холодильник, захлопнул ноутбук, от которого оторвался чуть ли не в середине прописывания очередного условия в скрипте, перевел телефоны в тихий режим и увлек Адама в спальню, пробираясь руками к нему под расстегнутый пиджак и поддернутую вверх рубашку.
Вещи теперь валялись как попало на полу, аккуратно положены на тумбочку были только очки. Рядом с ними стояло принесенное из холодильника красное сухое. Лежавший головой у Адама на животе Эван думал совсем не о том. Он бездумно рисовал пальцем по его коже невидимые узоры, медленно и глубоко дыша, стараясь запомнить исходивший от него едва уловимый запах горьких трав и коричной пряности, мешавшийся теперь с табачным, и смотрел. На поднимавшиеся к потолку клубы дыма. На умиротворенного и расслабленного Адама, которому чертовски шло быть именно таким. Эван улыбнулся, легко коснулся его кожи губами. С готовностью потянулся за поцелуем. Снова оказался прижатым спиной к простыням. Шумно втягивал носом воздух и запрокидывал голову, доверчиво подставляя беззащитную шею под новые укусы. Кусал губы, чтобы не начать стонать. Запускал руки Адаму в волосы. Не выворачивался из легкой хватки, вздрагивая от скользнувшего по животу влажного языка. Приподнимался на локтях, чтобы пить красное сухое с его губ, когда он наклонялся; слизывал капли с его подбородка, обводя языком ямочку.
На то, как устраивается между его ног Адам, Эван смотрел с приоткрытым ртом, уже снова сбивчиво дыша, откинувшись назад на подушки и только чуть приподнимая голову. Он не чувствовал себя пьяным: вино было из коварных южноитальянских, которых можно было прикончить хоть целую бутылку в одно лицо и осознать, что не стоило, только поднявшись, а они распили едва ли половину — на двоих. Может, чуть более раскрепощенным. Или это Адам успел раздразнить его так, что легчайшее прикосновение отзывалось у него во всем теле?
Эван запрокинул голову, вжимаясь затылком в подушку, непроизвольно подаваясь бедрами навстречу к руке.
— Адам-м, — глухо простонал он, — ты издеваешься.
Адам точно издевался. Эван схватил ртом воздух и сжал пальцы у него на плече, легко подталкивая ниже, развел бедра еще шире.
Адам сводил его с ума.

Эван зажал себе рот рукой, чтобы не стонать слишком громко: он не помнил, закрывал ли окно. Кондиционер не спасал от духоты.
Сейчас он не спасал и от жары.
Эван съехал рукой с плеча Адама на простыни, стиснул их, выгибая спину, толкаясь бедрами навстречу. Он заставлял себя подаваться в горячий рот крайне, мучительно осторожно, чтобы попадать в задаваемый ритм, чтобы не сбить, чтобы не сделать неприятно, слишком резко толкнувшись. Эван пока умудрялся держать себя в руках, но не был уверен, что сможет долго. Адам слишком хорошо знал, как заставить его потерять голову. Пальцами. Губами. Языком.
— Адам…
Лежавший на подушках Эван прижал ладонь ко рту плотнее, глядя на кудрявую макушку сквозь ресницы. Поймал взгляд Адама и замер, широко раскрыв глаза. Запрокинул голову с громким гортанным стоном от движения языка. Посмотрел опять, мутными глазами, когда язык и губы куда-то делись.
— Что?.. — Эван убрал руку от рта, так и замирая с ней на весу, сглотнул, чтобы голос звучал не так хрипло. Сердце у него колотилось как проклятое; он не сразу осознал, что Адам говорил, и не очень понял, к чему, успел забыть, что сказал сам. Он в принципе не мог думать, когда Адам держал голову так дразняще-близко к его паху, продолжая сжимать пальцы. С такими припухшими, казавшимися совсем красными от слюны губами, такой дьявольски развратный в своей встрепанности и близости. У Эвана от одного взгляда весь низ живота сводило. — Мне все… нравится. Очень. Ох.
Ему было все равно, подхватит его Адам под колени или продолжит ласкать, как ласкал сейчас, он просто хотел еще. Как угодно. Сколько угодно.
— Адам. — Эван поерзал и опять слегка толкнулся ему в руку, кусая губы, чтобы заглушить очередной стон. Не сводя глаз.
Адам абсолютно точно издевался.

Эван таял от несдержанных, требовательных ласк, подавался навстречу, прижимал ладонь ко рту плотнее — и все равно был для самого себя чертовски громким. Он никогда не умел быть по-настоящему тихим, но не слишком любил свой голос в постели. Легко заводился, тяжело — расслаблялся до конца. Очень тяжело доверялся.
Адаму было можно. Адам доказывал ему это снова и снова, стерпел все его сложности, добивался от него полной самоотдачи так, что все его внутреннее сопротивление исчезало.
Он точно влюблялся.
Оброненные Слова внезапно дернули его руки к изголовью, фиксируя запястья. И так дышавший рвано и часто Эван схватил ртом воздух. Попытался пошевелить руками на пробу, но магические веревки держали крепко.
Тогда он позволил себе забыть о, возможно, открытом окне и способных что-то услышать соседях. Адам когда-то для этого и предложил попробовать. Поначалу Эван отнесся к идее с недоверием, но довольно быстро прочувствовал тот самый эффект. Веревки снимали ответственность, и он мог просто получать удовольствие.
Что-что, а доставлять ему удовольствие Адам умел. Эван в голос стонал, прикрывал глаза и запрокидывал голову, толкался вверх бедрами еще, потому что невозможно было не. Был почти…
Губы Адама пропали. Эван открыл глаза, приподнял голову, уронил ее назад на подушки, охая от колена, вжатого в пах. Смотрел и ерзал, пытаясь тереться, вздрагивал под ним от укусов, от стискивающих бедра пальцев, от поцелуев. Остро вдохнул от руки, проскользившей по боку.
Адам хотел добить его грубоватой нежностью, не иначе.
Эван облизнул губы и покорно приоткрыл рот, глядя ему в глаза, беря палец сразу до второй фаланги, играя с ним языком. Давая Адаму двигать кистью так, как ему удобно, вобрал палец целиком — до показавшегося чертовски холодным кольца. Сжал губы плотнее от неожиданности, чувствуя изгибы граней.
В них оно так и осталось, соскользнув по влажному пальцу, стоило Адаму вытянуть руку. Эван осторожно сплюнул его себе на грудь, выгнув шею.
— Адам?..

— Адам!
Эван еле соображал от возбуждения, но что что-то было не так, понял сразу. Не понимал только, что именно, ведь Адам был в порядке вот только что, какую-то секунду назад…
Он судорожно дернул руками, но магия держала прочно.
— Адам, что с тобой?!
Адам не мог дышать. Адам не просто не мог дышать — у него напрочь отказывала вся дыхательная система. Эван, глядя на его попытки схватить ртом воздух, рванулся еще раз, чуть не вывихивая себе плечи. Стиснул зубы.
Вспышка боли отрезвила достаточно, чтобы он смог начать думать головой. Надо было не биться и пытаться освободиться, а что-то делать.
Срочно.
— Адам, дыши. Пожалуйста, просто дыши. — Эван старался говорить ровно, дышать сам, заставлять обеспечивающие дыхание мышцы Адама сокращаться, а легкие — работать, перегоняя воздух, вместе со своими. — Давай, ты можешь. Дыши со мной. Вдох. Выдох.
Эван продолжал, сплетая Слова. Он привык сосредотачиваться на чужом теле, прикасаясь руками, без этого ему было тяжелее. Было в принципе тяжелее, чем когда бы то ни был. Эван давно не пытался не дать кому-то умереть, но отдача слабостью не подкатывала к его горлу настолько быстро даже тогда, когда он одновременно с непрямым массажем пытался завести сердце одной старушки с приступом магией. В Адаме будто что-то сопротивлялось, не позволяя исцелять, требуя колоссальных затрат сил. Что-то было совершенно, отчаянно, непоправимо не так.
Эван сглотнул и зажмурился, чтобы не видеть перед глазами начавшие плясать черные точки и цветные пятна, облизнул пересохшие губы. Сердце колотилось где-то в глотке, пот катился со лба градом.
— Дыши со мной, Адам. Ты можешь дышать. С тобой все в порядке, ты — в порядке, не — переставай — дышать…
Он не собирался останавливаться, пока мог дышать и говорить сам.

Адам дышал. С трудом, но дышал. Эван больше чувствовал, как работает организм, чем слышал: он себя и свои Слова едва разбирал за шумом крови в ушах. Он дышал тоже, рвано и часто, мелко, с трудом, не прекращая говорить, продавливая через слабость и ком в горле. Приоткрыл глаза, когда вес Адама с его груди пропал. Не то чтобы он мог увидеть что-то, кроме цветных пятен.
Он не понимал, у чего отвоевывает с таким боем каждый вдох Адама, у него не было времени думать ни о чем, кроме следующего слова. Адам дышал, но Эван не мог его исцелить так, чтобы он дышал без помощи магии. Что-то мешало, что-то, похожее на темные отпечатки на магии Адама, которые Эван уже знал и запомнил. Как нефтяные пятна на поверхности воды.
Эван никак не мог поймать мысль за хвост. Слишком сложно. У него едва поворачивался язык. Он все равно продолжал.
Пока его не заткнули.
Эван промычал что-то протестующее, с трудом сфокусировав взгляд на Адаме. Адам смотрел так странно, решительно и обреченно. Эван не понимал. У него в голове билось только, что магия не рассеивалась мгновенно, она должна была поддержать Адама еще чуть-чуть. Каких-то несколько секунд. Если бы он мог глубоко вдохнуть, ему могло бы хватить на минуту-другую… если бы…
Эван мог помочь еще.
Эван должен был.
Он собрал остатки решительности и сил и больно укусил ладонь, чтобы его отпустили. Судорожно хлебнул ртом воздух.
— Дыши, твою мать, — выдохнул он как мог быстро, пока Адам не смог заткнуть его опять.
И закрыл глаза.

Отредактировано Evan Cryst (2018-01-07 06:54:40)

Чувства возвращались странно и постепенно, включаясь друг за другом. Сначала Эван будто выплывал из мутной пелены на голос Адама, не разбирая, что тот говорил. Потом чувствовал ломоту во всем теле, разливавшуюся по венам как яд. Привкус Адама во рту из-за руки, которую укусил. Его вес на своих бедрах.
Эван издал невнятный звук, приоткрывая глаза. Снова с трудом сфокусировал взгляд на Адаме. На живом, дышащем, смотрящем на него Адаме.
— Ты в порядке, — пробормотал он слабо.
Кажется, он больше не был привязан. Он пошевелил запястьями, проверяя, но все равно не понял. У него правда ныло буквально все. Голова не соображала вообще.
Магия обычно не била по нему так сильно. Обычно он настолько себя не тратил. Обычно все заканчивалось кровью из носа через пару часов и парой-тройкой дней ватных ног. Даже с той старушкой.
Старушку он не спас.
— Слава Богу.
Он смотрел на Адама снизу вверх. Хотел обнять, но не мог поднять руки. Способность думать, в отличие от чувств, к Эвану возвращаться не спешила. Мысли ворочались тяжело и лениво. Он был в сложных отношениях с верой, но случившееся првда ведь звучало как чудо. Эван его не вылечил. Знал, что не вылечит, как только прислушался к чужому организму магией. Дело было даже не в черных кляксах, сжимавших его легкие тисками — не столько в них. Эван не знал, как это правильно выразить. Он будто пытался вдохнуть жизнь во что-то, что давно должно быть быть мертвым.
Разве такое было вообще возможно?
— Слава Богу, — повторил Эван и снова, уже просто закрыл глаза.
У него не было сил даже на то, чтобы долго держать их открытыми. На расспросы — тем более.
Что ему бы сейчас не помешало — так это шоколад и пара литров горячего сладкого чая внутривенно.

Эван мутным взглядом смотрел Адаму в лицо, слабо кивая. Не будет закрывать, хорошо. Прижался к нему, вдыхая опять едва уловимый запах горьких трав и корицы, подтертый вином.
— Ага.
Они и у Адама ходили без штанов, но Эван не спорил. Просто радовался. Просто старался не вспоминать нефтяные пятна и ощущение, что вслед за Словами из тела мало-помалу выходила жизнь.
Лишь бы жил Адам.
Теперь Адам практически тащил его на себе. Эван с трудом переставлял ноги, но держал глаза открытыми, как обещал. Ему показалось, что он пообещал. Это было важно. Адам возился вокруг него, сыпал Словами. Подрагивавший Эван вдруг оказался в одеяле и сжал его края пальцами, чтобы закутаться и отогреться. Адам, обхвативший его плечи поверх, грел лучше.
Живой, дышащий Адам.
Эван взял неверными руками чашку, сжимая в ладонях, сделал пару глотков. Чай был обжигающе-горячим, приторно-сладким, сахар в нем размешался не весь. Эван опрокинул ее всю в себя медленными, усталыми глотками, дал вытечь жиже неразмешанного сахара на язык.
Чай все делал лучше. Особенно приторный.
— Там полплитки шоколада в холодильнике, — вспомнил Эван, все сжимая кружку в ладонях, цепляясь за нее, почти как за спасательный круг.
Она была нетипично черная сама по себе, с логотипом какой-то благотворительной организации, доставшаяся ему в нагрузку по работе, как почти все его кружки и ручки, некоторые блокноты и пара сумок. Он никогда не отказывался. Эта кружка была одной из его любимых как раз из-за необычного цвета.
Теперь ее чернота напоминала о темных пятнах на магии и легких Адама. Эван облизнул пересохшие, несмотря на чай, губы и отставил ее на стойку. Накрыл руку Адама на плече своей, перехватывая края одеяла второй, чтобы оно не раскрылось.
— Ты тоже. Так не делай. Пожалуйста.
Он в жизни так ни за кого не пугался.
— Что это было?

Он снял кольцо.
Эван стиснул одеяло крепче, опустил взгляд на руки Адама. Пересчитал кольца на руках. Три на левой, одно на правой. Он снял то, которое было на указательном пальце левой.
Он замечал кольца, замечал крестик, замечал браслет поверх татуировки. Отмечал про себя, что Адам ни с чем из этого не расстается нигде, ни в душе, ни в постели. Он не спрашивал — как не спрашивал про итальянский, про мать Эвис, про множество других маленьких деталей жизни Адама, которые для него никак не могли сложиться в стройную картину. Он про татуировки-то осмелел спросить случайно — и то потому, что это было больше про магию, чем про личное. Выставил себя идиотом.
— То есть…
Эван сжал его запястье крепче. Внезапно дыхания перестало хватать ему самому.
Он не знал. Он не специально.
Он чуть, не зная и не специально, не убил Адама.
Лучше бы он больше спрашивал и выставлял себя идиотом.
Эван сглотнул. Адам обнимал его так крепко и так прижимался щекой, будто это не он был во всем виноват. Легкая щетина щекотала кожу виска.
Эван все-таки зажмурился на несколько секунд. Уставился на шоколадную плитку, потянулся к ней. Заметил, что его пальцы дрожали, сжал руку в кулак. Его всего, кажется, начинало трясти.
Особенно под взглядом Адама. Заботливым, беспокойным взглядом его Адама, который его приводил в чувство, тащил сюда на себе, делал ему чай и давал чертову шоколадку. При том, что сам задыхался каких-то несколько минут назад.
Из-за Эвана.
— Господи, Адам, — Эван шумно вдохнул и выдохнул через рот. — Я тебя чуть не убил. Я. А ты…
Он отпустил одеяло, протянул руки, чтобы поймать Адама за запястье и потянуть к себе, чуть не рухнул при этом со стула, в последний момент удержав равновесие, уронил одеяло им под ноги. Прижался, обняв, пытаясь как-то сдерживать крупную, нервную дрожь, спрятал лицо у него на плече.
Ему, по-хорошему, Адама сейчас и трогать было нельзя, но он просто не мог.
— Прости меня. Прости, пожалуйста. Я не… если бы я только знал…

Он не знал. Он не специально. Он все равно чуть не убил Адама.
Смерть по неосторожности — все равно смерть.
Эван зажмурился, вжимая Адама в себя теснее, слушая его дыхание, пытаясь расслышать сердцебиение. Впитывая всем собой его тепло. Адам был потрясающе живым, и шептал так, что Эвану оставалось только стискивать его крепче в объятиях.
Он бы всхлипывал, если бы мог плакать. Он почему-то не мог.
Он смотрел Адаму в лицо, кусая губы, жмурился снова, чтобы Адам мог целовать веки. Адама было слишком много и мало одновременно. Эван хотел прижаться к нему всем телом, еще теснее. Эван хотел отпустить его и не трогать, только смотреть издалека.
Первый ужас, первое осознание схлынуло, оставив ему после себя еще большую разбитость, чем была до выпитой кружки чая.
— Прости, — выдохнул он еще раз, неловко поведя плечом.
Он не отрывал от Адама взгляд, не мог перестать смотреть на его руки, державшие пакетик за ярлычок, ручку чайника, кружку. Не мог перестать обращать внимание на кольца, с болезненным вниманием запоминая каждое, почти ощущая опять прохладу граней того, которое он снял с левой руки.
Он выпил чай; сахар в этот раз размешался до конца, подстегнутый бытовой магией. Эван отставил кружку назад на стойку, неловко сполз с барного стула, стараясь не уронить с них обоих одеяло, схватился за Адама: колени оказались слабее, чем он рассчитывал. Глупо взял с собой шоколадку, уронил ее на тумбочку в спальне. Дал уложить себя на кровать, подбился к Адаму под бок. Положил руку ему на грудь, чтобы слушать, как под пальцами бьется сердце. Прижал вторую ладонь к его щеке, гладя большим, царапаясь слегка об трогательную легкую щетину.
— Ты обещал все рассказать, — сказал он наконец. — И объяснить. Пожалуйста? Мне нужно знать. Видишь, я лежу. Пожалуйста.
«Я не хочу почти убить тебя еще раз».

Эван не перебивал. Эван слушал, смотрел на его руки и пытался запомнить. Дыхательная система. Сердце и кровеносная. Общий вид. Крестик — тоже артефакт — с целой вязанкой подцепленных на него органов. Браслет и кольцо на правой — сломанная рука.
От мысли, что он мог нечаянно дернуть вот так с Адама этот самый крестик, его почти замутило.
Правая рука.
— Она… все время болит?
Эван потянулся и коснулся губами его сжатого кулака. Нет, сбившихся иллюзий он не замечал. Он ощутил эхом, что с рукой что-то тоже не так, когда оценивал общее состояние организма, но был слишком занят отказавшими легкими, чтобы смотреть внимательно. Ему было не до того.
Слишком много было не так.
Теперь он понимал, почему было так трудно. Он пытался не дать умереть покойнику, у которого легкие, сердце, печень, почки, желудок — практически все работало на чистой магии. Не должно было, но работало. На артефактах, которые легко снимались.
Эван нервно, резко вдохнул. Все разговоры про прелесть зачарованных татуировок, которые вел Адам, пока уговаривал на его собственную, внезапно обрели особый и страшный смысл.
— Тебе стоило бы. Мы же с тобой… это же… Я бы тогда был осторожнее. Хотя бы знал бы, что делать. Адам, а если бы крестик?..
Он прикрыл глаза, сглатывая. Ему отчаянно хотелось свернуться в клубок, накрыть их с Адамом одеялом с головой и никогда не вылезать, но Эвану нельзя было сейчас опять расклеиваться. Адам мог с ним не делиться, не рассказывать, наплести какую-то чушь, несмотря на обещание всегда быть искренним. Эван бы понял. Эван бы даже не понял, что ему соврали. Любая чушь выглядела бы правдивее этого — даже после того, как Эван снял чертово кольцо.
У него могло не быть второго шанса узнать, понять, забрать часть этого себе. Эван не представлял себе, как с этим можно было жить. Но он заметил, насколько спокойнее Адам дышал теперь, когда рассказал. Знал ли кто-то еще?
Если бы Эван был чуть покрепче нервами, он бы попросил показать правую руку, как она есть, без иллюзий.
Он прижался к Адаму всем телом.
— Хорошо. Про руку понятно. Почему тебе нужны остальные? Ты... — Эван запнулся, но заставил себя договорить: — умер? Тебе больше лет, чем по документам? Это как-то связано с той, я не знаю, чернотой, которую я от тебя чувствую? Твоя магия — она вся как в отпечатках этого, и сегодня…
Он закусил губу. Как это описать? Вот как?
У него не хватало слов. Никогда не хватало.
— Ты как не просто задыхался, а тонул наполовину в чем-то.

Семьдесят первый. Тридцать один. Эвану в этом году его тридцать один.
Он попытался посчитать. Сороковой. Семнадцатый. Восемьдесят семь.
Больше половины жизни — вот так.
Эван прижался к Адаму еще теснее. Он не уверен, что хотел это знать. Он должен был знать.
Бездна.
Эвану внезапно опять было двенадцать, и он всматривался в пятно непроглядной черноты на дне лужи. Он видел ее тогда почти везде, отмечая кляксы на стенах, в трещинах потолка, под водой. Всего один шаг. Оттуда никто не возвращался. Он хотел не вернуться.
Он часто так стоял тогда.
Он так и не шагнул. Желание жить пересиливало.
После он годами приучал себя не замечать, не думать, не видеть с открытыми глазами. Ну, хотя бы в этом он был дьявольски успешен, раз не понял за это время. С другой стороны, он и в страшных кошмарах не мог бы представить себе, что Бездна могла — так. Не искалечить, нет. Так заклеймить.
Но если бы не она, Адам был бы мертв. Его Адам.
Эван целовал его плечо, легко-легко, и не знал, что ему делать. Только прижимал Адама теснее в ответ на его сжимавшиеся крепче руки.
— Она отравляет твою магию, — сказал он. Не спрашивал. — Забирает ее, подменяет собой. Поэтому ее так мало? И ты еще тратишься на артефакты не себе…
Тонкие линии на загривке — подпись Адама в обрамлении простых узоров — будто снова жгли Эвану кожу. Как когда чесались под дурацкой цветной пеленкой и слоями заживляющего крема.
— Если бы не я, кольцо б оставалось на тебе все время. А ты — «спасибо», — Эван коротко, рвано, совершенно невесело фыркнул. — Это я должен тебя благодарить.
Он хотел посмотреть Адаму в лицо, но не рискнул поднимать голову. Адам держал чересчур крепко. На это должна была быть причина, и Эван не был уверен, что хотел ее знать. Для него сегодня было слишком много всего. У него голова шла кругом.
Адаму все время больно из-за руки. Адам умер в семьдесят первом. Последние лет десять — это все время, что они были знакомы.
— Я могу чем-то помочь? Я хочу помочь. Пожалуйста, разреши мне помочь? Сведи мою татуировку, ты с ума сошел на меня еще тратиться, когда столько артефактов… У тебя Эвис, тебе нельзя…
Эван снова дрожал.
Он заставил себя заткнуться, закрыл глаза, потянулся, выеживаясь из хватки Адама. Мазнул по подбородку губами, пока наконец не нашел его и не прижался к ним своими.
«Я с тобой. Я рядом».
Ему нужно будет время, чтобы переварить, осознать, принять все эти новости. Прийти в себя. Потом.
Адам, здесь и сейчас, был важнее.